Мне было восемь лет, когда началась война, которая столько всего разрушила вокруг. Сегодня у этой войны даже единого названия нет. Одни ее называют войной, другие - конфликтом. Для одних эта война - отечественная, для других, можно сказать, - гражданская. Одни считают себя победителями, другие - жертвами. Но никто - ни победители, ни жертвы - не сомневаются в том, что эта война была разрушительной. Война разрушила не только жизни, судьбы и инфраструктуру. Она разрушила нечто большее.
В размышлениях о произошедшем в 1992-1993 годах не удается найти ни мельчайшей толики тех теорий, которыми кормят студентов исторических факультетов. Любой разговор о войнах на занятиях у студентов-историков обычно начинается с исследования их причин и предпосылок. Если примерить такой подход к знакомой теме, то окажется, что в нашем случае не было ни особых причин, ни каких-либо серьезных предпосылок. Ну, подумаешь, националистический угар зарвавшихся горячих кавказцев. Подумаешь, правовая неразбериха в бывших советских колониях. С кем не бывало! Но все-таки с переменным успехом приходится изучать все исходные данные. Ведь и абхазы приняли войну, едва не уничтожившую их генофонд, и грузины приняли войну, едва не уничтожившую их государство.
Некоторые исследователи, изучая эти события, умудряются разглядеть следы действий умелых и жестоких кукловодов, столкнувших вчерашних друзей в пропасть разрушительной войны. Другие обращают внимание на фазу Луны, солнечную активность, количество йода и других элементов, влияющие на поведение больших масс людей. Третьи рассуждают о патриотизме и истории. Но, пожалуй, никому не удалось сделать одного - найти в развитии приведших к войне событий здравый смысл, потому что его попросту нет. Здравый смысл был окончательно разрушен самой же войной, окончившейся 18 лет назад. Апофеоз у войны сложился совсем по-верещагински.
Восемнадцатую годовщину войны традиционно по-разному отмечали и в Грузии, и в Абхазии. В Грузии это произошло 27 сентября. День падения Сухуми - дата, которую до сих пор никак не может осмыслить грузинское общество. Кто-то в этот день привычно теребил националистические лозунги, кто-то пытался просить за что-то прощение, только абсолютное меньшинство помянуло погибших. В Абхазии чуточку другая картина: окончание войны здесь отмечается 30 сентября и называется Днем победы. Стоя под проливным дождем во время церемонии возложения цветов к мемориалу боевой славы в центре Сухума, можно было наблюдать тысячи промокших насквозь людей, которые пришли, чтобы отметить этот самый День победы. Все эти люди и здесь, в Абхазии, и там, в Грузии, так до сих пор и не сложили оружие. Отмечая День победы и скорбя о поражении, все они оказались обделены этим самым здравым смыслом.
Победа в войне едва не оказалась пирровой для Абхазии: долгие годы регресса, деградации и выросшее без уверенности в завтрашнем дне поколение людей стало преградой на пути развития. Исчезающий малый шанс на перемены упирается в признание, которое могло бы обеспечить республике связь с цивилизованным миром и шансы на получение помощи. Но признания по-прежнему нет. Грузия, потерпев поражение в войне, приобрела монопольное право на распоряжение контактами Абхазии с внешним миром. Доступ оказался практически перекрыт: ведь пока в Грузии отмечают день падения, в Абхазии празднуют победу - входа нет. И выхода - тоже.
Впрочем, выход все же есть, и он кроется в этом самом признании. Ведь как ни крути, базовые цели Абхазии достигнуты: в стране никого не убивают, никто не голодает, водятся туристы и какие-то деньги, на ближайшую перпективу обеспечена безопасность. Нет только развития. Но его и не могло быть - долгое время Абхазия жила под страхом возобновления войны. Сейчас, когда он исчез, появилась возможность перемен, и они наступят, но позже. Грузия же давно вошла в эту фазу и потому для собственного развития ей важны ресурсы, которых практически нет. Абхазия на данном этапе не ресурс, а ресурсная яма, с которой такая хлипкая система, как Грузия, не будет способна справиться в ближайшие полста лет. Чемодан без ручки получается. И от такого чемодана Грузии неплохо было бы избавиться - за хорошую цену, разумеется. Но какова цена признания? Ответа на этот вопрос нет ни в Грузии, ни в Абхазии. Его нет нигде, потому что для его формулирования требуется остродефицитный в регионе здравый смысл.
Рано или поздно Грузия поймет, что признание Абхазии - товар, который можно выгодно продать вместо того, чтобы непризнанием перекрывать Абхазии доступ к большому миру, упуская при этом возможности инвестировать Абхазию в себя, в благосостояние беженцев, да мало ли какие перпективы могли бы открыться. Сегодня Грузия выглядит для Абхазии пугалом, и ее союзники в довесок становятся таким же пугалом, а все могло бы быть наоборот. В конце концов, мы на самом деле умеем быть хорошими друг для друга, надо лишь признать, что мы имеем право быть теми, кем являемся на самом деле. Но сегодня, увы, мне - 27, а война по-прежнему не окончена.
В размышлениях о произошедшем в 1992-1993 годах не удается найти ни мельчайшей толики тех теорий, которыми кормят студентов исторических факультетов. Любой разговор о войнах на занятиях у студентов-историков обычно начинается с исследования их причин и предпосылок. Если примерить такой подход к знакомой теме, то окажется, что в нашем случае не было ни особых причин, ни каких-либо серьезных предпосылок. Ну, подумаешь, националистический угар зарвавшихся горячих кавказцев. Подумаешь, правовая неразбериха в бывших советских колониях. С кем не бывало! Но все-таки с переменным успехом приходится изучать все исходные данные. Ведь и абхазы приняли войну, едва не уничтожившую их генофонд, и грузины приняли войну, едва не уничтожившую их государство.
Некоторые исследователи, изучая эти события, умудряются разглядеть следы действий умелых и жестоких кукловодов, столкнувших вчерашних друзей в пропасть разрушительной войны. Другие обращают внимание на фазу Луны, солнечную активность, количество йода и других элементов, влияющие на поведение больших масс людей. Третьи рассуждают о патриотизме и истории. Но, пожалуй, никому не удалось сделать одного - найти в развитии приведших к войне событий здравый смысл, потому что его попросту нет. Здравый смысл был окончательно разрушен самой же войной, окончившейся 18 лет назад. Апофеоз у войны сложился совсем по-верещагински.
Восемнадцатую годовщину войны традиционно по-разному отмечали и в Грузии, и в Абхазии. В Грузии это произошло 27 сентября. День падения Сухуми - дата, которую до сих пор никак не может осмыслить грузинское общество. Кто-то в этот день привычно теребил националистические лозунги, кто-то пытался просить за что-то прощение, только абсолютное меньшинство помянуло погибших. В Абхазии чуточку другая картина: окончание войны здесь отмечается 30 сентября и называется Днем победы. Стоя под проливным дождем во время церемонии возложения цветов к мемориалу боевой славы в центре Сухума, можно было наблюдать тысячи промокших насквозь людей, которые пришли, чтобы отметить этот самый День победы. Все эти люди и здесь, в Абхазии, и там, в Грузии, так до сих пор и не сложили оружие. Отмечая День победы и скорбя о поражении, все они оказались обделены этим самым здравым смыслом.
Победа в войне едва не оказалась пирровой для Абхазии: долгие годы регресса, деградации и выросшее без уверенности в завтрашнем дне поколение людей стало преградой на пути развития. Исчезающий малый шанс на перемены упирается в признание, которое могло бы обеспечить республике связь с цивилизованным миром и шансы на получение помощи. Но признания по-прежнему нет. Грузия, потерпев поражение в войне, приобрела монопольное право на распоряжение контактами Абхазии с внешним миром. Доступ оказался практически перекрыт: ведь пока в Грузии отмечают день падения, в Абхазии празднуют победу - входа нет. И выхода - тоже.
Впрочем, выход все же есть, и он кроется в этом самом признании. Ведь как ни крути, базовые цели Абхазии достигнуты: в стране никого не убивают, никто не голодает, водятся туристы и какие-то деньги, на ближайшую перпективу обеспечена безопасность. Нет только развития. Но его и не могло быть - долгое время Абхазия жила под страхом возобновления войны. Сейчас, когда он исчез, появилась возможность перемен, и они наступят, но позже. Грузия же давно вошла в эту фазу и потому для собственного развития ей важны ресурсы, которых практически нет. Абхазия на данном этапе не ресурс, а ресурсная яма, с которой такая хлипкая система, как Грузия, не будет способна справиться в ближайшие полста лет. Чемодан без ручки получается. И от такого чемодана Грузии неплохо было бы избавиться - за хорошую цену, разумеется. Но какова цена признания? Ответа на этот вопрос нет ни в Грузии, ни в Абхазии. Его нет нигде, потому что для его формулирования требуется остродефицитный в регионе здравый смысл.
Рано или поздно Грузия поймет, что признание Абхазии - товар, который можно выгодно продать вместо того, чтобы непризнанием перекрывать Абхазии доступ к большому миру, упуская при этом возможности инвестировать Абхазию в себя, в благосостояние беженцев, да мало ли какие перпективы могли бы открыться. Сегодня Грузия выглядит для Абхазии пугалом, и ее союзники в довесок становятся таким же пугалом, а все могло бы быть наоборот. В конце концов, мы на самом деле умеем быть хорошими друг для друга, надо лишь признать, что мы имеем право быть теми, кем являемся на самом деле. Но сегодня, увы, мне - 27, а война по-прежнему не окончена.
