Эдуарда Шеварднадзе хоронили так, будто руководителем похоронной комиссии был он сам. И будто сам все десятилетие, что прошло после его эпохи, готовил сценарий своего прощания. А чем, с другой стороны, еще было заниматься человеку, который бурно и надолго эту свою эпоху пережил? И, может быть, неслучайно именно Михаил Саакашвили и именно по этому поводу сказал не худшую свою фразу: ученым будет непросто найти Шеварднадзе место в истории.
Его хоронили согласно всем известной легенде, в которую уже не принято вдумываться и которая всех устраивает. По сюжету этой легенды писались списки зарубежных гостей, траурные речи и политические комментарии. Чтобы о нем в последний раз дежурно, но очень торжественно повторили все банальности, которые говорились при жизни. И окончательно укрыть и смыть смысл прожитого – смысл, который перестал кого бы то ни было интересовать почти одиннадцать лет назад.
Биография будто специально и заранее вырвана из контекста. Зачем он возвращался в Грузию. Чтобы освятить своим именем тогдашнюю грузинскую кромешность, включая абхазскую войну? И кого хоронила Грузия – своего второго президента, человека, который полжизни состязался со своими партийными коллегами в любви к Кремлю, или человека, которого называли другом Бейкер и Геншер, хотя друзей у него, в общем, тоже не было?
В дни похорон все повторили дежурные проклятия и велеречивые обыденности. Он уже давно был человеком вне времени, если бы он умер пять лет назад, его с той же пышностью и с теми же словами в храме и за его стенами хоронил бы Саакашвили. Просто потому, что Шеварднадзе задолго до смерти стал человеком, которого положено похоронить пышно, с участием Бейкера, и никто не обязан знать и помнить, почему.
Он – не ткань грузинской истории, он лишь часть ее хронологии, и очень сомнительно, что его именем назовут пароход, хоть это странно для того, кого хоронят с такими почестями. Он уже давно стал символом, но тоже непонятно чего. Про его жизнь есть, конечно, что вспомнить, но некому и незачем. Похороны грандиозны, потому что, в отличие от многих своих коллег и современников, он оправдан. Хотя уже давно неважно за что.
Такая вот путаница с человеком, предпоследним из того ареопага, который хоронил Брежнева. Человек с биографией мозаичной, как вся шизофрения его эпохи, девизом которой было «Выживая, радуйся!» Нет никаких противоречий между пресловутым солнцем с севера и стеной в Берлине. Он всегда был на своем месте, легко его осваивая. И точно знал, когда можно прослыть прогрессистом, шагнув всего на полшага по диагонали, когда прославиться потийским экспериментом, когда не заступиться за друга, когда спуститься из партийной ложи тбилисского стадиона, чтобы спасти от разъяренных земляков судью, не назначившего пенальти в ворота «Зари» с родины Брежнева. Когда уйти и когда вернуться, когда освятить своим именем абхазскую войну, когда стравить заклятых союзников и когда с ними расправиться. Но он делал этот шаг, спускался с трибуны и уходил.
Делал все, что мог, а мог многое.
Только – зачем?
Это правда: он действительно в 90-х притормозил грузинский крах. Он вернулся, когда хуже уже быть не могло, и это была единственная страховка. Можно фантазировать, что было бы, если бы он не вернулся. Но из пылающего перекати-поля он сделал страну, в которой вечером можно было безбоязненно выйти с брошкой, если, конечно, ее еще не успели продать. Собственно говоря, это был предел того возможного, на что был способен человек, который мог стать врачом, а стал всего лишь тем, кто при случае мог прослыть прогрессистом. Кто-то скажет, что это был итог его прежней деятельности, но и это будет обычная правда без контекста и нюансов. Точно можно сказать одно: для Грузии это стало точкой отсчета. Нулевой отметкой, на которую он вытянул страну из отчаянного минуса. На которой и остался. Шеварднадзе выстроил ту модель, которую только и умел выстраивать, только уже без солнца с севера. Она и получилась: уютная патриархальность, повсеместная нищая синекура, взятка, органичная как способность двигаться и дышать. И всемирная слава ее лидера, которому было вполне достаточно личной власти, простиравшейся на коридоры канцелярии и мира в семье, которая недорого купила все остальное.
Не так уж мало. Но в любом случае максимум. На что ушли десять лет, нынешним уже не объяснить. Им и неинтересно. А тех, кто хотел бы с ним о чем-нибудь тщетно поспорить, он давно и очень одиноко пережил. Эдуард Шеварднадзе, наверное, слово в слово знал все, что скажут у его гроба.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
